Он улыбнулся.

— Я знаю. Я просто ответил на ваш вопрос.

— Понимаю, — проговорил я. — Но почему Тедди? По-моему, все то, что он недавно говорил, немного чересчур для Джорджии?

— Но не для Атланты, — ответил он. — Там Тедди смог бы победить. Разумеется, он бы потерял оставшуюся часть штата, но голоса черных смогли бы покрыть разницу.

Он отхлебнул свой виски и наклонился в сторону, пытаясь скорректировать крен вагона на запад по ходу поезда.

— В этом-то вся суть, — заметил он. — Только с Кеннеди можно гарантировать железобетонную явку черных избирателей.

— А как насчет Линдси? — спросил я.

— Пока нет, — ответил он. — Но, правда, он только начинает. Если ему удастся получить такую же политическую поддержку, какая была у Бобби в 68-м, — вот тогда и Тедди вступит в гонку.

Такие рассуждения нередки в вашингтонских гостиных, где кандидаты, руководители их кампаний, а также рейтинговые журналисты собираются, чтобы «поговорить о серьезной политике», в отличие от того тщательно выверенного бреда, который они публикуют в печатных изданиях. Сценарий Нового Кеннеди начинает пузыриться на поверхности. Джон Линдси даже сказал это для печати: несколько недель назад он согласился с репортером, который предположил — на одной из тех полусерьезных питейных вечеринок после окончания рабочего дня участников предвыборной гонки, — что «кампания Линдси должна быть просто достаточно успешной для того, чтобы добиться избрания Теда Кеннеди».

Это мало похоже на шутку, если учесть, что она прозвучала из уст имеющего мало шансов на победу кандидата в президенты, который тратит на избирательную кампанию по 10 000 долларов в день. Но Линдси время от времени кажется почти самоубийственно откровенным. Он проводит по два часа на сцене, воспламеняя толпу речами, которые подготовили для него спичрайтеры, а полчаса спустя садится за стол с кружкой пива и начинает говорить такое, чего ни один политик в здравом уме не осмелится сказать в присутствии журналистов.

Одним из главных условий успеха в карьере политика является закоренелое недоверие к прессе — и на это большинство репортеров крупных изданий, как правило, отвечают взаимностью. Еще 50 лет назад Генри Луис Менкен сказал, что «единственный способ, каким репортер должен смотреть на политика, — это сверху вниз».

Это по-прежнему в значительной степени определяет отношения между политиками и заправилами прессы. На более низком уровне — среди редакторов газет Питтсбурга и Омахи — есть тенденция относиться к успешным политикам с определенной долей благоговения и уважения. Но среди журналистов, достигших такого уровня, чтобы работать на президентских кампаниях, принято считать, что все политики — прирожденные воры и лжецы.

Обычно так и есть. Или, по крайней мере, это верно настолько же, насколько верно сложившееся среди политиков мнение, что представители прессы — это банда свиней. Обе стороны готовы согласиться, что из правил бывают исключения, но в целом отношение друг к другу именно таково… И побывав в свое время по обе стороны этого уродливого забора, я склонен согласиться и с теми и с другими…

Похоже, мы снова отошли от темы, и на этот раз я не могу позволить себе роскошь рассуждать обо всем, что придет мне в голову. Вместо того чтобы в очередной раз пропустить срок сдачи работы, я хочу быстренько закрутить гайки, уложившись в 500 слов… Именно такой объем от меня ждут, а уже через два часа я должен на своем пропитанном ромом красном кабриолете промчаться через дамбу Рикенбакер в центр Майами, а затем — в аэропорт, чтобы встретиться с Джоном Линдси либо в Таллахасси, либо в Атланте, в зависимости от того, какие связи я смогу подключить. На этой неделе почти невозможно ни попасть в Майами, ни вырваться из него. Все рейсы забронированы, а места в отелях проплачены втридорога, так что толпы разъяренных туристов «устраивают беспорядки», согласно Miami Herald, в вестибюлях гостиниц, в которые их отказываются заселять.

К счастью, у меня есть свой просторный номер, закрепленный за новым отделом национальной политики в отеле «Роял Бискейн».

Когда в Вашингтоне стало невыносимо, у меня не осталось иного выбора, кроме как переместить отдел национальной политики в место с лучшими условиями труда. Все согласились с тем, что так надо было поступить уже давно. После трех месяцев, проведенных в Вашингтоне, я чувствовал себя так, будто три года вкалывал на шахте под Баттом, штат Монтана. Мои отношения с Белым домом с самого начала складывались из рук вон плохо: моя заявка на пресс-аккредитацию была немедленно отклонена. Они сказали, что мне она не нужна, потому что Rolling Stone — «музыкальный журнал», а в Белом доме сейчас не до музыки. Да, по-видимому, и в целом на Капитолийском холме. Когда я позвонил в отдел по работе с прессой конгресса, чтобы спросить о заявке на получение удостоверения представителя прессы, которую я подал в начале ноября 1971-го, мне ответили, что они еще не приняли по ней решения, но мне, вероятно, это удостоверение в любом случае не потребуется. И как, черт возьми, мне получать статус «представителя прессы» на национальных съездах Демократической и Республиканской партий этим летом?

Как?! Они взяли меня с поличным. Я пытался спасти лицо, утверждая, что политическая наука никогда не могла убедительно доказать, будто музыка и политика не имеют ничего общего, но, когда они потребовали от меня подтверждений, я сказал:

— Чепуха, вы, наверное, правы. Зачем гадить в собственном гнезде, ведь так?

— Что?

— Не берите в голову, — сказал я. — Так или иначе я на самом деле не хотел получать эти чертовы удостоверения.

Что было правдой. Быть отлученным от Белого дома — это все равно что попасть в черный список в клубе Playboy. В этом есть свои преимущества.

Переезд в Ки-Бискейн здорово повлиял на мое чувство юмора. Мои апартаменты в «Роял Бискейн» располагаются в большой пальмовой роще на пляже — менее чем в полутора километрах от флоридского Белого дома. Никсон проживает не в самой привлекательной части острова, а я — у самого океана. Сидя здесь за пишущей машинкой на просторной веранде под навесом, я слышу, как океанские волны бьются о дамбу примерно в 200 м от меня.

Сегодня вечером тут никого нет. Зеленый газон между верандой и пляжем пуст, если не считать случайно забредшей туда бродячей собаки, которая лежит на траве. Они любят сырость, хорошую почву и одуряюще сладкий запах медленно гниющих кокосов. Я сижу здесь на крыльце, освещаемый лампой, попиваю ром и представляю, каково это — чувствовать себя бродячей собакой.

Об этом мало написано, и когда у меня будет больше времени, я вернусь к этой теме, но не сегодня: ведь нам все еще нужно разобраться с проблемой Линдси — Кеннеди.

Есть определенная логика в том, что Линдси решил, будто может добиться успеха, о котором раньше не мог и мечтать, но пока что не добился ничего, кроме того, что выкроил себе место в истории, как Джин Маккарти 1972 года. На данном этапе кампании 1968 года Маккарти повезло получить, согласно опросам Гэллапа, 5 % — и тот же самый процент Линдси имеет сегодня.

Но после Нью-Гэмпшира — когда Маккарти доказал, что чертовски много людей принимают его всерьез, — Роберт Кеннеди передумал и решил принять участие в гонке, не дожидаясь 1972-го. Таков был первоначальный план, основанный на том, что Линдон Джонсон будет выдвигаться снова и пойдет на второй срок, очистив таким образом площадку для Бобби на следующих выборах.

Есть что-то зловещее в том, что теперь Тед Кеннеди столкнется почти с такой же ситуацией. Он предпочел бы не участвовать в гонке: шансов у него мало, его спонсоры, похоже, отказались от политики, а Никсон, кажется, во всеоружии, и все, что ему нужно, чтобы жизнь окончательно удалась, — это растоптать Кеннеди в ходе своей последней кампании.

Поэтому трудно спорить с тем, что Тедди был бы дураком, если бы баллотировался сейчас на пост президента. До 1976-го осталось всего четыре года. Кеннеди только 42 года, и, когда Никсон благополучно покинет президентский пост, «Великая старая партия» должна будет выдвинуть нового чемпиона, чтобы ответить на вызов Кеннеди.